Середина декабря в Мессине. Разгар предрождественской суеты. Однако даже праздники не отменяют в Сицилии дневной сиесты – с двух-трех часов и до семи все закрывается. Неоднократно испытав отрицательное влияние этой особенности на свой желудок, к концу недельного отпуска я стала умнее и решила пообедать пораньше.

 

   Возвращаясь в гостиницу, я зашла в первую попавшуюся пиццерию, снаружи довольно невзрачную. Место оказалось людным, но просторным и не шумным. Официанты передавали меня с рук на руки, пока не нашелся один, достаточно владеющий английским. Объяснив, что заказать я могу только пиццу, он усадил меня за столик у окна, накрытый на двоих. Лишний прибор он убрал, и мне пришлось расположиться спиной к окну. Я хотела пересесть, чтобы как обычно видеть улицу, но передумала. Минут пять я пыталась разобраться в меню, предлагавшем около двадцати видов пицц, а когда с заказом было покончено, я подняла глаза и… началось волшебство.

​

   Напротив меня за стеклянной перегородкой разыгрывался спектакль одного актера. Пекарь? Повар? Пиццайоло? Нет, ни одно из этих слов не подходило к высокому широкоплечему парню в серой кепке и простой черной рубахе в белых мучных разводах.

​

   Это был мастер, виртуоз, маэстро! И он отнюдь не играл на публику. Он работал. Работал молча и сосредоточенно, слаженно и сноровисто. Работал так страстно, словно в каждой пицце видел вновь и вновь рождающееся живое существо. Ни капли однообразности или монотонности не было в этом феерическом зрелище.

​

   Отсекая точным движением куски теста, он метал их в снежную гору муки в углу рабочего стола. Затем, любовно похлопывая, разминая и разглаживая, он превращал бесформенные куски в пухлые кругляши.

​

   Взяв один, он начинал стремительно перекидывать его с руки на руку, оглядывая в это время заведение или перебрасываясь парой скупых словечек с подошедшим официантом. Спустя несколько секунд тонкая основа для пиццы была готова, и он принимался за следующий кругляш.

​

   Я не могла отвести глаз от его рук – крупные красивые ладони с проглядывающими сквозь налет муки выпуклыми венами летали по прилавку, собирая нужные ингредиенты. Это были руки ювелира, руки пианиста, руки любовника.

​

   Он работал одновременно над тремя пиццами. Наложив на каждую из них идеальную спираль томатного соуса, он принимался за моцареллу. Пальцы деликатно отрывали белые комья и раскладывали их на тесте, стараясь не обделить ни малейшей частички тонкой плоти.

​

    Завершив таинство приготовления, он снимал с крючка на стене широкую лопату, окунал ее в муку и мастерски поддевал на нее пиццу. Было какое-то древнее благородство в этом уверенном движении, во всей его красивой осанке, в профиле лица, окаймленного аккуратной бородкой.

​

   Перед тем как отправить пиццу в печь, пальцы исполняли коду – слегка натягивали тесто, расправляя случайные складки так нежно и ласково, словно это был воротничок платья любимой девушки.

 

   Затем, распахнув дверцу печи, он прицеливался и метко запускал произведение искусства в свободное пространство крутящегося внутри раскаленного диска. Наскоро сполоснув и оттерев руки, он сверялся по бумажке с очередным заказом и без передышки принимался за следующий цикл.

​

   Пока я, как завороженная, смотрела на чудо-пекаря, он успел приготовить не менее десятка пицц. И каждая была бесконечной ненасытной любовной прелюдией. Никогда прежде наблюдение за приготовлением пищи не вызывало у меня такого восхищения. Казалось, я была допущена к сокровенному ритуалу, который не каждому приводится увидеть.

​

   Лишь когда официант поставил передо мной блюдо с дымящейся ароматной пиццей, я вышла из гипнотического состояния. Взяв вилку и нож, я долго не решалась разрушить этот шедевр с невероятным сочетанием печеной картошки, фисташек, ветчины и свежего базилика. Стоит ли говорить, что вкуснее этой пиццы я ничего в жизни не пробовала? И дело было не только в гармоничном созвучии добавок и специй. Нет, неповторимый вкус ей придала совершенно другая приправа – истинное мастерство и наслаждение выполняемой работой.